К С Д (рассказ Образцова Александра Алексеевича, известного свободненца)

В городе Свободном долго строили новый вокзал. Старый был деревян­ный, с вогнутой крышей, и странно видеть сейчас сверху, от площади Ла­зо вместо привычной бельевой обвисшей веревки конька белый параллелепи­пед.

Именно это пытался объяснить командированный Альберт своему попут­чику по купе Кореноеву.

Альберт! Тебе сорок два года, а ты пытаешься все объяснить. Кому-то интересны твои рассуждения. Уж во всяком случае, не Кореноеву, у кото­рого от твоей ностальгии изжога. Хотя ему не скучно. Он вместе с тобой смотрит вниз, на вокзал, двигает челюстью, как будто собирается плю­нуть, на голове у него громадная черная шляпа, своей вогнутостью напо­минающая Альберту старый вокзал...

Завод у Альберта никак не кончается. Наоборот. Брови вздернуты, глаза жадно хватают Вокзальную улицу, кинотеатр им. С.Г.Лазо на той стороне горбатой площади, пепельные апрельские деревья, родные дальне­восточные фигуры людей, - все это обваливается на двадцатилетней дав­ности Вокзальную улицу и т.д.

- Тот вокзал был старикан, понимаешь? - говорит Альберт. - Подсле­поватый такой завхоз. А этот, гляди, набычился, руки упер в стол - у-у!.. Если б ты знал, какие здесь КСД!

- Какие? - зевнув, говорит Кореноев. Он не любит, когда говорят за­гадками. КСД! Он сам любит говорить загадками. Этот длинный Альберт от Хабаровска прыгает перед ним на проволоке, и хоть бы раз упал. Хоть раз! Но ничего. Не скучно.

- Вот! Посмотри! Посмотри, какая! - Альберт незаметно глазами ука­зывает на приближающуюся КСД. Она в стеганой нейлоновой куртке, в джинсах, с подвитыми волосами на плечи, сероглазая, нежнопрофильная, какие на Кореноева и Альберта даже в доме отдыха, от скуки... Да что там говорить! Конечно, нет! Никогда уже!

- Какая? - снова зевает Кореноев в лицо Альберту.

- Да ты что? - в горячке шепчет Альберт. - Это же Красивая Свобод­ненская Девка! Нигде в стране не встретишь!.. Ах, какая улица! Это главная улица, она идет вдоль железной дороги, видишь? Вдоль Зеи, там, дальше. И вдоль сопок, там, выше. И по ней ходят КСД. Как в Голливуде.

Однако улица перед ними не такая, какую хотелось бы видеть Альбер­ту. Довольно жидкая улица с пыльным выбитым асфальтом, серыми домиками под плоскими четырехскатными ржавыми крышами, и лишенная к тому же главного украшения - коридора июльских тополей (после дождя, после танцев в горсаду, когда КСД неуверенно расходятся парами, выстилая не­заметной оглядкой срочные понижения своих требований). Тополя по всем правилам обрезаны до культей.

Альберту больно видеть это глазами Кореноева. Он отвернулся, прик­рыл глаза, снова открыл их. Кореноевская скука, как газовая атака, уничтожала все живое.

Кореноев. Сколько таких броневиков ползает по территории России! Все-то их развлекай, все-то в пасть положи! Заглотит, выжмет под прес­сом в своем механическом брюхе и снова смотрит скучающе, с усмешкой из золотой оправы.

Альберт. Допрыгался. Со случайным человеком в свой город возвраща­ешься, да еще и рекламируешь, как бедный родственник. Допрыгался до сутулости, до язвы, до морщин. Как будто скальпелем во сне разрисова­ли. Да где же деревянный тротуар на той стороне улицы, который помнят ноги? Где тут встать на колени, в какое окошко зарыдать?..

- Всегда этот город славился своими КСД, ты не говори, - продолжал свое Альберт. - Всегда. Они здесь, как в парнике, вызревают. А разве мало значит то, что этот город почти не растет? Когда город не растет, местные жители проникаются любовью к нему, к реке, к огородам, и у них рождаются красивые дети. Возникает такой мощный генотип, что и природа становится мягче, как в какой-нибудь Аркадии... Вот здесь была гости­ница. Ты смотри! - Альберт озирался во все автобусные стекла.

"Да как же это? Зачем они это построили? Я же так любил старые бре­венчатые дома с узорчатыми наличниками, деревянные тротуары, старый рынок с пыльной площадью! Зачем мне центральная площадь с панельными голыми домами, похожими на ободранных животных?!" - вскричал Альберт про себя.

- Где-то здесь, по идее, - сказал он Кореноеву. - В центре.

Они вошли в гостиницу "Зея". Альберт прикинул возраст администра­торши - да! Не она ли взлетала под баскетбольным щитом в начале шести­десятых, перепрыгивая неуклюжих подруг? Не она ли танцевала с Альбер­том в тот вечер в парке ДОСА, после чего за ним гнались знакомые хули­ганы из Северного городка, и его отбил Рекалов с друзьями. Не она ли... Альберт с любовью заглянул в ее глаза.

- Нет воды, мальчики, - сказала администраторша, по-своему истолко­вывая взгляд Альберта, - кончилась.

-Это еще как? - солидно сказал Кореноев. - Впервые слышу.

- В гостинице нет воды, - с уважением посмотрев на солидного Коре­ноева, пояснила администраторша. - Нет. Кончилась. Сегодня выехал пос­ледний гость.

- Да нам вода и необязательна, - сказал Альберт. - Нам только пе­респать.

- Вы понимаете... - начала администраторша, но Кореноев не дал ей продолжить относительно русского языка и бросил:

- Ясно. Что тут понимать. Нет воды - и нет вопросов. Но куда же все-таки податься командированному человеку?

- Ну... есть здесь недалеко ведомственная гостиница, - продолжала уважать Кореноева администраторша, - от комбината "Амурзолото"...

- О! Да я ее прекрасно знаю! - Альберт с новой волной любви и бла­годарности заглянул в ее глаза. - Это через улицу, да? Во дворе? Там еще такое симпатичное крылечко в тени деревьев?

- Вы дадите мне закончить? - нет, не привыкла она еще со школы ува­жать таких людей, как Альберт. Таких вертлявых, недостаточно выбритых, на которых невозможно опереться - с ними даже под руку ходить опасно, того и гляди, взбрыкнет ногами и полезет по воздуху, как по стенке. А кому интересно идти с мужчиной, который неизвестно чего хочет? Который неизвестно даже, хочет ли тебя? Поэтому администраторша переводит взгляд на Кореноева и продолжает: - Но там есть один нюанс... - ког­да-то ей так понравилось это слово, один гость из Москвы говорил ей: "Нюванс", что она сама не заметила, как оно стало ее личным, мощным словом, - приехал один высокий человек из области на посевную и туда поселился. Обычно мы для них держим "люкс", но у нас кончилась вода, и он переехал к ним.

- Понятно, - сказал Кореноев, выжидательно глядя на нее.

- И он там сейчас живет один. А на праздники он, видимо, поедет до­мой, в Благовещенск.

Альберт перевел взгляд на Кореноева и с удовольствием отметил, что на того произвела впечатление тонкость поведения администраторши и че­ловека из Благовещенска.

- Вспомнил! - сказал вдруг Альберт. - Ваша фамилия - Ксендзенская, звать Наташа. Вы в девятой школе учились.

Настала пора удивляться администраторше.

- Н-не помню... - сказала она, внимательно оглядев Альберта.

- Еще бы! Через двадцать с лишним лет! - воскликнул Альберт, поче­му-то радуясь происшедшим с ним переменам. - Я же двадцать вторую за­канчивал! Альберт Тулупов!

- Тулупов... - повторила администраторша, постукивая шариковой руч­кой по конторке. - Тулупов... С Мухинской?

- Конечно! А мои родители вышли на пенсию и переехали на Запад! В Смоленск!

- Поменялись! - недоверчиво спросила Ксендзенская.

- Ну да! Пятнадцать лет назад.

- Прямой обмен?

- Нет. Сначала они поменялись на Чимкент, с одним корейцем. Потом переехали в Запорожье. А уже потом, десять лет назад, в Смоленск.

- Без доплаты? - Наташа никак не могла поверить Альберту. Как будто только после выяснения окончательных условий обмена можно будет приз­нать и самого Альберта.

- Без, - Альберт был удивлен. Как можно за Свободный еще и доплату требовать?

- А вы... - уже значительно внимательнее посмотрела на него адми­нистраторша.

- А я в Ленинграде живу. Это под Смоленском, - пошутил Альберт. - Ну, какое это имеет значение?! - вдруг с вырвавшимся рыданием восклик­нул он, уже как бы имея право на рыдание, заслужив его для себя в гла­зах Кореноева тем, что - не самозванец какой-то, а действительно мест­ный, признанный, имеющий биографию. И тут он вспомнил, что с этой На­ташей он целовался после первого курса, у ее дома на Торговой, в июле, после дождя, во втором часу ночи, и он посмотрел на ее губы, теперь уже бледные... Она, видимо, также вспомнила этот случай и поджала их.

- Да, друзья, - насмешливо сказал Кореноев, - завидую вашей вечной молодости.

Альберт и на него внимательно посмотрел. И только сейчас понял - действительно завидует! От самого Хабаровска люто, ненасытно завидует! Потому что не может уже сам, не получается!

- Слушай, Натали, - повернулся Альберт к Ксендзенской, стремительно возвышаясь с каждым мгновением над недавним Альбертом Тулуповым. - Послушай-ка меня внимательно. Нет ли у тебя чего-нибудь выпить?

- Выпить? - переспросила Наташа, мгновенно понимая, как всякая жен­щина, происшедшую с Альбертом перемену. - Мы же закрылись. И ресторан не работает.

- Жаль, - Альберт облокотился о конторку и опустил глаза.

- Намеки у вас, Альберт, надо сказать, необыкновенно тонкие, - ска­зал Кореноев, нагибаясь за "дипломатом". - И откуда вам известно, что у меня здесь расположено, я не знаю, уважая вашу порядочность...

- Ребята, - сказал Альберт, неощутимо для себя выпив полстакана ко­реноевского коньяка, - мы же первое поколение в этом веке, которое нормально постарело. Натали, тебя это не касается. Нас оглушила тишина, и мы не успели как следует пожить.

- Разве можно так, - поморщился Кореноев. - Это же цыганщина - то, что вы говорите, Альберт.

- Если бы ты знала, Натали, - продолжал Альберт, - как я ненавидел этого человека. Я готов был задушить его и выкинуть из поезда на пол­ном ходу, но предварительно, понимаешь? предварительно убедив его в том, что все это серьезно. Да! Серьезно! - Альберт готов был снова прорыдать, поэтому сделал паузу. - Это богатое соболиное, чернобурое пальто моей жизни! Любая минута безнадежности или тоски прожита в ней с полной ответственностью! Я никогда не сачковал. Не то, что вы, Коре­ноев.

- Может быть, нам лучше сменить обстановку? - спросил Кореноев. Его, казалось, ничуть не тронуло перерождение Альберта. - Извините, Наташа, но вы напоминаете мне часового, которого забыли предупредить о ликвидации объекта.

В плаще, туго собранном на талии узлом пояса, в черной велюровой шляпе с большими полями, с алыми губами и черными точками зрачков се­рых глаз шла рядом с Кореноевым бывшая баскетболистка. Ах, если бы они оставались на расстоянии десяти метров! Этакая парочка из Европы.

Но нет. Альберт надел черные очки. Город Свободный немного умерил свою интенсивность. Альберт сам себя спрятал от него и теперь мог наб­людать перемены не так остро.

Улицы, по которым долго ездили и ходили, в особенности, когда их не ремонтировали все это время, еще более закрепились в его памяти. Там, в памяти, происходило сличение топографических карт. Когда же попадал­ся деревянный тротуар, доска на этом тротуаре, которую помнила его но­га с тех лет, восторг Альберта газифицировался и на какое-то время опьянял его.

Пока Кореноев и бывшая баскетболистка от своего разговора снисходи­тельно-ласково разворачивали внимание к Альберту (а это произошло меж­ду десятью и семью метрами от него) у Альберта было достаточно време­ни, чтобы повздыхать, прилежно припомнить свою службу в армии, после­армейские тусклые годы в Ленинграде (лет, пожалуй, десять-двенадцать), обратить особое внимание на почву. Иногда кажется, что почва везде од­на и та же. Какое заблуждение! Альберт мысленно встал на четвереньки и различил между поребриком и травой родной состав. Затем лег на пореб­рик, ощущая хрупкость позвоночника, и заглянул в небо. С появления на свет все это пронизывало и месило состав Альберта, все по-муравьиному стаскивало к нему одно и отбрасывало ненужное, он снова в этой мясо­рубке! Но уже другой. Другое в с е квасило его и ломало. И он не соп­ротивлялся. Кто внушил ему счастье несопротивления? Кто позвал не ба­рахтаться?

Жизнь любила Альберта за это. Он знал.

- Можете меня бить, Альберт, - сказал Кореноев, перешагивая семи­метровую черту, - но я обнаружил здесь "мерседес".

Еще один! Из прошлых лет!..

Альберт сидел в мягких кожах, черная полировка капота ломала дома и деревья до американского состояния. Рассказ Толика Рекалова, подрули­вающего в коричневых перчатках без пальцев совершенно автономно от личности Толика, развалившегося в печальной беседе, поразил Альберта больше даже, чем восстановление баскетболистки.

- Эх, друзья-товарищи! - гудел Толик. - Замучили меня местные влас­ти.

Пораженный Альберт запомнил эту историю. Вот она.

Толик Рекалов после школы никуда не направился, не улетел. Он начал жениться. В школе Альберт помнил его со взбитым коком, с плавными дви­жениями. Стиляга. Приходил иногда к Альберту слушать "Ноктюрн Гарлем" на радиоле "Эстония". А оказалось, что он думал в это время совсем не о том, чтобы поразить кого-то своим коком или плавными движениями (то­же, кстати, играл в баскетбол за сборную школы, был запасным), а он уже тогда размышлял о будущих женитьбах! Он рано понял, что жениться надо в родном городе, не стоит тратить время на дальние поездки. И только служба в армии отвлекла его от этого занятия. Но ненадолго. На втором году службы он познал объятия кирпичнорумяной доярки из сосед­него совхоза, познал радости деревенского быта, ночных забегов в еже­нощные самоволки, постиг силу постоянного давления на командование. Пройдя через четыре гауптвахты, он воспитал подполковника, готовящего­ся к отставке, и окунулся в плотницкие, скотопригонные и угонные дела, даже расчистка навоза была ему по-хозяйски в радость. Ни один из пос­ледующих разводов не был для Толика так тягостен. Крики доярки, плач ее, мат, лепет, стоны... Он оставил ее с матерью возмужавшей, готовой к новым изменам со стороны солдат своей части.

Единственное, что кольнуло Альберта в его рассказе, было то, что, оказывается, и баскетболистка Наташа полгода, уже тридцатилетней, ва­рила ему обеды и заворачивала в полиэтилен ужины, когда он шел в ноч­ную смену, работая таксистом. И она!.. Мы не ревнуем абстрактно. Рев­ность к близким непереносима. К счастью, Толик был для Альберта лишь одноклассником.

Пик женитьб Толика пришелся на возраст от тридцати до тридцати се­ми. Он жил во всех концах Свободного. В это время его слава достигла апогея. Женщины как бы соревновались друг с другом - кто остановит его, рвущегося по краю с дыней мяча к заветной черте? Кто собьет с ног, перехватит чемпиона? Этой счастливицей оказалась учительница на­чальных классов, крупная женщина в роговых очках. Однако не ее женские достоинства были причиной ухода Толика с арены. Другая страсть накати­ла: он поставил теплицу. То ли вспомнилось армейское крестьянничанье, то ли прорезался в нем общественный азарт, но скоро учительница броси­ла третий класс "в", влезла в ватник и резиновые сапоги, взяла в руки вилы; сам Толик скупил все свободненское оконное стекло, подрядил бри­гаду армян, бригаду сантехников, начитался агрономический литературы и в марте 198. года вышел на свободненский рынок с огурцами.

Тогда-то и началась его борьба с местными властями. Бешенство этой борьбы нарастало еще и оттого, что Толик продавал огурцы всем по одной цене: пять рублей за килограмм. Чертог его теплицы сиял по ночам на улице Почтамтской, его счет в сберегательной кассе сиял для глаз мест­ных властей пожаром контрреволюции. Тогда и был принят горсоветом нео­бычайный указ: "Уволить таксиста А.Рекалова с запрещением ему в даль­нейшем работать в государственных учреждениях г. Свободного".

Толик понимал, что этим указом он ставится вне закона. Но он пони­мал также, что спасти его может одно: непрерывное наращивание капита­ла. Чтобы только-только родилось обвинение в прокуратуре, как тут же оно должно перешибиться новым символом обогащения, чтобы у властей не хватало времени сварганить ему какое-то дело, не включив в него новое. Он летал в Хабаровск за японской аппаратурой, добывал мотоблоки и хрустальные люстры, упаковывал комнаты и веранду в ковры, начал возво­дить спортплощадки в микрорайоне, открыл счет для развития музея г. Свободного и, наконец, въехал в город с железнодорожной платформы в этом "мерседесе".

В машине воцарилось молчание.

- Можете меня бить даже ногами, Альберт, - сказал Кореноев. - Счи­таю свою иронию преступной.

- Но нет! - воскликнул Альберт. - Вы должны убедиться в том, что КСД - лучшие в мире!.. Где мы их будем отсматривать? - властно спросил он у баскетболистки.

- Пожалуй, у стадиона "Локомотив"? А, Толик? - обратилась Ксенд­зенская к полуседому затылку Рекалова.

Тот кивнул.

"Мерседес" в это время нырнул под железную дорогу, баскетболистка вполголоса рассказывала Кореноеву о Малой Забайкальской ж. д., самой длинной в стране пионеров, - она осталась справа - и они помчались к Суражевке, где должны были выйти у реки. Город возник здесь в 1912 го­ду и назывался Алексеевск в честь несчастного сына последнего русского царя.

Так они стояли, четверо великолепных русских на берегу обмелевшей Зеи. Наводнения намечались к концу лета, в сезон дождей. Слева был речной порт с желтыми кранами, нагружался техникой для золотых приис­ков и БАМа сухогруз. Сзади, поверх высокого серого забора страшным звездчатым пунктиром нависала над зоной колючая проволока. Альберту вдруг стало тошно, язва дала о себе знать давящим изнуряющим вступле­нием под диафрагму: он вспомнил славу города Свободного в тридца­тые-пятидесятые. По слухам, здесь на пересылке были Заболоцкий, Гуми­лев, Флоренский, останавливался эшелон с Мандельштамом...

Какие КСД?.. Бог с ними...