ВЕХИ И ВЁРСТЫ. Автобиографический роман. Глава 46. День выборов 1940-го года

Автор – Шиманский Василий Иванович

Мне хорошо запомнился день выборов одна тысяча девятьсот сорокового года (1940 г.). В то время выборы считались большим всенародным праздником, как «Первомай» и «День седьмого ноября», несмотря на то, что проводились они только в воскресные дни.

Все клубы превращались в избирательные участки. В это время в них проходили массовые гуляния, бесплатно показывали кино, выступали коллективы художественной самодеятельности, под музыку духового оркестра танцевала молодёжь. По домам ходили «делегатки», так тогда называли агитаторов.

Пожилым людям, чтобы те могли проголосовать, подавали машины или конные подводы, на которых попутно катались ребятишки. Обычно голосование заканчивалось к обеду. Папа с мамой проголосовали рано, а бабушка Евдокия, голосовать наотрез отказалась, восприняв голосование по-своему вразумлению. Она думала, что голосовать, значит плакать.

В доме полным ходом готовились к застолью. Женщины возились у плиты, мужчины, обсуждая свои проблемы, шутили и смеялись. Из Черниговки приехал со своей женой, тетей Ганной, мамин брат дядя Федя, со «второго разряда» пришла мамина сестра тётя Мотя с хромоногим своим мужем – дядей Костей, который всегда не расставался со своей облезлой кожаной курткой.

Пришла вторая мамина сестра тётя Валя со своим мужем, шутником, затейником и балагуром дядей Никифором, старший мамин брат дядя Антон с женой тётей Маней, остальных не помню.

Из кухни вкусно пахло и меня тянуло больше туда, где можно было поживиться чем-нибудь вкусненьким. Путался у взрослых под ногами и мешал им готовить. Мама выпроводила меня в зал, крикнув отцу: «Смотри за детьми, а лясы точить после будешь! Если Вася обварится кипятком, я с тебя три шкуры спущу!

Я капризничал. С кухни мне не хотелось уходить. Дядя Федя стал смеяться надо мной: «Василёк, ты, что там забыл? Хочешь, чтобы тебе конь голову откусил? Что ты на меня, как бычок, смотришь исподлобья? Кто суётся в бабьи дела, конь всем мальчишкам откусывает головы. Кухня для женщин, а место мужика за столом. Ты, ведь, будущий мужик! Наберись терпения. Когда все сядут за стол, тогда и ты сядешь! Ясно?»

Дядя Никифор добавил: «Место мужика там, где стучат ложками и вилкам. Чего разревелся, как корова? Пошли со мной в спальню, я сейчас тебе там надую большой шар. Ребятишки, когда увидят тебя с ним во дворе, будут тебе завидовать». Подумал, что дядя Никифор обманывает меня, и отнёсся к его предложению с недоверием.

Видя моё нежелание идти с ним, он взял меня за руку и насильно повёл в спальню родителей. Там он достал из бумажника резиновое колечко, развернул его. Колечко на моих глазах превратилось в колбаску. Подошел дядя Федя, они чему-то посмеялись и стали надувать шар. От восторга я раскрыл рот до ушей. На моих глазах маленькая колбаска превратилась в длинный, огромный шар. Моей радости не было предела.

Представил, как сейчас выйду с этим шаром на улицу, и все дети будут завидовать мне. Шар завязали ниткой, но в это время в зале послышались голоса. Дядя Никифор передал шар мне и строго приказал: «Сиди тихо и не высовывайся, скоро вернусь». Кивнул головой, но вскоре услышал в зале незнакомый голос: «Где та бабуся, которая не желает голосовать?» Следом за незнакомым голосом раздался даже не плач, а душераздирающий вопль бабушки Евдокии: «Люди добрые, ратуйте! Караул! Не чапайте мене! Я ничего не бачу, а мене заставляют ещё голосить! Яван, ты бранишь мене, когда голошу на людях, а теперь сам заставляешь голосить! Что робится, люди добрие?»

Любопытство, взглянуть на происходящее, не давало мне покоя. Сидеть одному с шаром наскучило, не вытерпел, слез с кровати, еле протиснувшись в дверь с шаром, вышел в зал. На зелёном сундучке, который у нас звали ящиком, сидела бабушка Евдокия. Руками и ногами она отбивалась от молоденькой незнакомой женщины, которая, склоняясь над ней, что-то говорила. Рядом с ними стоял мой отец и почти все наши гости...

Слышал, как отец уговаривал бабушку: «Мама, никто вас бить не собирается, и плакать не заставляет. Возьмите эту бумажку и опустите её в ящичек». Сначала на мой выход никто не обратил внимания. Мне очень хотелось посмотреть на розовую бумажку и ящичек, в который бабушка будет её опускать.

Попытался протиснуться к бабушке поближе и разглядеть всё происходящее, но тут все с удивлением взглянули на меня, схватились за животы и от смеха попадали на пол. По непонятной причине, мой шарик неожиданно лопнул, я вздрогнул и заплакал. Окружающие меня люди, засмеялись ещё громче, приговаривая: «Вот умора!» Никто не бросился успокаивать и жалеть меня. Тогда заревел ещё громче.  Сколько длилось это представление, не помню, зато тот шарик запомнился мне на всю жизнь. Когда вырос, тогда понял, что мой шарик был ни что иное, как презерватив...